29.09.04

Габриэль Гарсиа Маркес
Очень старый сеньор с огромными крыльями

На третий день дождя они убили столько крабов, что Пилайо пришлось бежать через затопленный двор и выбрасывать их в море — младенец всю ночь метался в жару, и причиной лихорадки могло быть начавшееся зловоние. Дождь начался во вторник, и с тех пор мир заполняла тоска. Море и небо имели цвет остывшей золы и невдалеке от берега сливались друг с другом; песок на пляже, который недавно сверкал, как тонко смолотая солнечная пыль, за три дня превратился в густую кашу из грязи и протухших креветок. В полдень свет едва пробивался сквозь плотную пелену туч, поэтому Пилайо, возвращаясь с моря, с трудом различил в глубине двора какое-то странное существо, которое стонало и возилось в грязи. Он подошел поближе и увидел престарелого мужчину, который барахтался, уткнувшись головой в песок, и никак не мог подняться, потому что ему мешали огромные развернутые крылья. Струхнувший Пилайо сбегал за женой, Элисендой, которая в это время ставила компресс ребенку, и привел ее в глубь двора. Оба они уставились на копошащееся тело. Мужчина был одет как старьевщик, несколько бесцветных пучков волос трепыхались на его голом черепе, а шамкающий рот указывал на серьезный недостаток зубов. Старик промок до нитки и имел жалкий вид. Его крылья, напоминающие крылья грифа, помятые и наполовину облезлые, все глубже и глубже увязали в грязи. Элисенда критически изучила старика и нашла, что в нем нет ничего страшного. Она даже заговорила с ним, и тот ответил достаточно звучным голосом, но на чужом языке. Посовещавшись, Пилайо и Элисенда решили, что крылья не стоит принимать во внимание, а мужчина, судя по всему, спасся с какого-нибудь разбитого бурей иностранного судна. И лишь соседка, которую пригласили потому, что она слыла большим знатоком вопросов жизни и смерти, с первого взгляда определила истинную суть случившегося.
— Это ангел, — заявила она. — Его, видать, посылали за вашим ребенком. Но он такой старый, что дождь свалил его на землю.
К вечеру вся деревня знала, что во двор Пилайо свалился живой ангел. Приговор соседки был суров: в такое время года встречаются лишь беглые ангелы, то есть те, что спасаются от небесной ревизии, — но у Элисенды и ее мужа не хватило решимости забить его палками, как советовали соседи. Пилайо весь день следил за ангелом из окна кухни, на всякий случай держа под рукой толстую дубину альгвазила, а когда пришло время ложиться спать, он выволок старика из грязи, протащил его по двору и запер в зарешеченном сарае, вместе с курами. В полночь дождь кончился, и Пилайо с Элисендой выловили в спальне последних крабов. А вскоре проснулся ребенок — ему стало лучше, и он попросил есть. На радостях Пилайо и Элисенда решили отпустить ангела от греха подальше: дать ему провизии и подслащенной воды на три дня, посадить на плот и отправить в открытое море на милость провидения. Но, выйдя из дома с первыми утренними лучами, они, к своему удивлению, застали перед курятником все население деревни. Люди без всякой почтительности глазели на ангела, дразнили его через сетку и совали внутрь куски булки, как будто перед ними не божественное создание, а цирковой осел. Около семи, встревоженный чудесным известием, во двор явился отец Гонзага. К тому времени первое любопытство толпы было уже удовлетворено, и люди гадали о том, как власти используют небесного пришельца. Одни полагали, что его сделают главным алькальдом мира. Другие считали, что его произведут в пятизвездные генералы и поставят во главе вооруженных сил выигрывать для страны все будущие войны. А некоторые мечтатели были уверены, что ангела сохранят как племенного производителя для разведения на земле отважного и мудрого племени крылатых мужчин, которые смогут при необходимости спасти цивилизацию. Не так повел себя отец Гонзага, который до получения священного сана был обычным крестьянским дровосеком. Заглянув через решетку в курятник и пробормотав на всякий случай молитву, он попросил, чтобы ему отперли дверь, так как хотел поближе познакомиться с сим достойным мужем, который, честно говоря, больше смахивал на дряхлую курицу, чем на жителя райских садов. Он валялся в углу, среди апельсиновой кожуры и кусков лепешек, и сушил на солнце свои растопыренные крылья. Отец Гонзага вошел в курятник и торжественно приветствовал старика на латыни. Но тот, достаточно изучивший бесцеремонность мирян, едва поднял на священника свои библейские глаза и неохотно пробурчал что-то на непонятном языке. Святой отец был удивлен. Ему показалось неприличным, что ангел совсем не понимает церковного языка и не умеет должным образом ответить служителю бога на земле. А при ближайшем рассмотрении ангел и вовсе оказался подозрительно похож на обыкновенного человека: от него исходил неприятный запах нищеты, внутреннюю сторону крыльев густо покрывали копошащиеся паразиты, а перья были сильно потрепаны жестокими земными ветрами. Нет, в облике старика не было ничего небесного. Святой отец гордо покинул курятник и в короткой проповеди предостерег любопытных от излишней доверчивости. Он напомнил, что маскарад — обычная уловка дьявола, подстерегающего неосторожных. «Крылья ничего не значат, — сказал он. — У ястреба тоже есть крылья, и у аэроплана есть. Я бы не спешил записывать его в ангелы». На всякий случай он решил написать письмо епископу, чтобы епископ через нунция связался с канцелярией папы римского и самые высокие инстанции определили, кем следует считать свалившегося во двор мужчину.
Однако семена благоразумия упали на неблагодатную почву. С быстротой молнии по округе начало распространяться известие о плененном ангеле, и через несколько часов в маленьком дворике Пилайо стало шумно, как на базаре. Пришлось вызывать солдат и штыками утихомиривать разгулявшуюся толпу, которая грозила снести с лица земли ветхий дом. К вечеру Элисенде, которая с раннего утра не переставая выгребала со двора горы мусора и уже с трудом разгибала натруженную спину, пришла в голову естественная мысль — обнести двор оградой и брать по пять сентаво с каждого, кто хочет поглазеть на божье чудо.
Любопытные прибыли даже с Мартиники. Прослышав о скоплении народа, в деревню прикатил цирк-шапито. Его летающий акробат пролетел несколько раз, жужжа, над толпой, но воздушные кульбиты вызвали лишь судорожную зевоту — кому охота смотреть на фальшивые крылья летучей мыши, когда рядом сидит человек с крыльями настоящего ангела. В деревушку за исцелением потянулись самые безнадежные больные Карибского побережья: несчастная женщина, которая с самого рождения считала удары своего сердца и ей уже не хватало для этого чисел; житель Ямайки, который не мог спать, потому что ему мешал шум звезд; лунатик, который против воли поднимался каждую ночь и в щепки ломал все, что успевал сделать за день, и многие другие. Шум стоял невообразимый, шарканье ног заставляло дрожать землю, но Пилайо и Элисенда, падающие с ног от усталости, были счастливы: менее чем за неделю их сундуки оказались доверху набиты деньгами, а бесконечная вереница паломников, терпеливо дожидающихся своей очереди, тянулась за горизонт.
Ангел был единственным, кого не радовала завертевшаяся кутерьма. Обалдев от жара тысяч свечей и лампадок, которые люди зажигали перед его решеткой, он все пытался устроить себе гнездо в углу неуютного курятника. Всезнающая соседка сказала, что ангелов на небесах кормят сухой камфарой, но старик отказался от этой гадости, как отказался и от просвирок, которые то и дело подбрасывали ему в курятник верующие. Он остановился на каше из баклажанов, но никому так и не удалось определить, что повлияло на выбор — небесное ли происхождение или просто отсутствие зубов. Что было у старика ангельским, так это терпение. Его постоянно донимали куры, выискивающие в крыльях небесных насекомых, парализованные выдергивали у него перья, чтобы прикладывать их к неподвижным конечностям, и даже богомольцы время от времени бросали в него камушек, чтобы он встал и показался во весь рост. Один раз он и правда встал, когда какая-то старушка ткнула ему в бок раскаленной железкой для клеймения бычков, потому что ей показалось, что он неживой. Старик вскочил на ноги, лепеча что-то по-своему и утирая брызнувшие из глаз слезы, и дважды взмахнул огромными крыльями. Это привело к серьезным последствиям: наводя ужас на округу, над деревней взвился невиданный прежде смерч, в котором смешались куриный помет и звездная пыль. Когда паника в толпе улеглась, кое-кто стал утверждать, что ангел устроил бурю не со злости, а от боли, непроизвольно, но с тех пор старичка предпочитали не беспокоить, догадавшись, что его равнодушие — это не презрительность героя на заслуженном отдыхе, а лишь сонливость вулкана в состоянии покоя.
Отец Гонзага, как мог, защищал пленника от любопытства толпы, стараясь протянуть время до прихода высочайшего решения о его природе. Но римским чиновникам некуда было спешить. Они запрашивали все новые и новые сведения: а есть ли у претендента пупок, и сколько раз он может уместиться на кончике иглы, и не является ли он всего лишь норвежским подданным, прицепившим к плечам крылья. Переписка из осторожных вопросов и ответов могла бы длиться до скончания веков, но одно неожиданное событие сделало ненужными теологические хлопоты священника.
Привлеченные шумом, со всего побережья в деревушку устремились публичные увеселения и аттракционы, и среди прочего привезли огромную женщину-паука, которая была превращена в насекомое за непослушание родителям. За ее показ брали совсем дешево, гораздо меньше, чем за показ ангела, а кроме того, разрешалось задавать вопросы, осматривать и даже щупать руками, чтобы каждый мог удостовериться в подлинности колдовства. Женщина представляла собой огромного тарантула с туловищем барана и головой грустной девушки. Причем душу будоражили не панцирь и мохнатые лапы, а простота и скорбь, с которыми женщина рассказывала о своем несчастье: совсем еще девочкой она без разрешения убежала на вечеринку и, протанцевав всю ночь, уже собралась было домой, когда страшный грохот вдруг потряс окрестности, небо разверзлось и сернистая молния, ударив в землю, превратила ее в то, чем она являлась теперь. Женщина не ела ничего, кроме шариков из мясного фарша, которые сердобольным слушателям разрешалось собственноручно класть ей в рот. Зрелище этой женщины, исполненное такой человеческой правды и такой нравоучительности, ни в какое сравнение не шло с видом тщедушного старичка, который еле ворочался в своем углу и почти не смотрел на зрителей.
Да, честно говоря, и чудеса, которые молва приписывала ангелу, сильно отдавали старческим маразмом, как, например, чудо со слепым, который не прозрел, но во рту у него выросли три новых зуба, или чудо с парализованным, который не стал ходить, зато чуть крупно не выиграл в лотерею, или чудо с прокаженным, язвы которого ни с того ни с сего заполнились, как подсолнухи, семенами. Эти ангельские милости, очень походившие на бессовестные издевательства, изрядно подмочили репутацию старика, а появление женщины окончательно убило людской интерес к нему. Двор Пилайо вновь приобрел свой обычный вид, как в то время, когда дождь лил три дня и крабы разгуливали по спальням, а отец Гонзага вздохнул с облегчением и прекратил переписку с папской канцелярией.
Хозяевам, однако, было грех жаловаться. На скопленные деньги они построили двухэтажный особняк с круговым балконом и садиком во внутреннем дворе. Пилайо специально позаботился о высоком крыльце и решетках на окнах — чтобы внутрь не заползали крабы и не могли залететь ангелы. Денег хватило также на маленькую кроличью ферму за деревней, так что Пилайо бросил неблагодарную службу альгвазила, а Элисенда накупила атласных туфель на высоком каблуке и платьев из переливающегося шелка, тех самых, что носят самые изысканные сеньоры. Единственным местом, которое не удостоилось внимания, был курятник. Правда, и его помыли креозотом и прожгли внутри мирру, но вовсе не из заботы об ангеле, а для того, чтобы обеззаразить кучу навоза в углу, запах от которой уже бродил повсюду и то и дело заносился ветром в новый дом. Ребенок к тому времени уже начал ходить и проявлял большой интерес к дедушке с крыльями. Сначала за ребенком следили, но вскоре утратили бдительность, и он частенько забирался поиграть в курятник, проржавевшие решетки которого распадались под руками сами собой. Ангел с ребенком был не более приветлив, чем с другими, но его шалости сносил терпеливо, как старая покорная собака. Ветрянкой оба они заболели в один день. Пришедший к ребенку доктор не устоял перед соблазном послушать трубкой ангела и был поражен: у старика открылись такие шумы в сердце и такой гул в почках, что непонятно было, как он еще живет. А больше всего доктору понравились крылья. Они очень естественно вписывались в абсолютно человеческий организм старика, и казалось, что такие же может запросто иметь любой смертный.
К тому времени, когда ребенок пошел в школу, зной и непогода окончательно разрушили курятник. Неприкаянный ангел теперь шатался, волоча крылья, по всему дому. Его гнали веником из спальни, но уже в следующий миг он попадался под ноги на кухне. Создавалось впечатление, что ангел может находиться одновременно в разных местах, раздваиваясь, когда нужно, и повторяя себя в каждой комнате. Раздраженная Элисенда кричала на всю округу, что у нее нет больше сил жить в этом набитом ангелами аду. Старик уже почти ничего не ел, а глаза его стали такими мутными, что он то и дело натыкался на колонны и мебель, — перья от этого обтрепались, и местами от них остались лишь голые целлулоидные стерженьки. В конце концов Пилайо сжалился над стариком: он стал выдавать ему на ночь одеяло и разрешил спать под навесом. Это имело неожиданные последствия. В первую же ночь Элисенда и Пилайо заметили, что старик мечется во сне и бредит на непонятном — похоже, норвежском — языке. Супруги не на шутку встревожились: сеньор, судя по всему, собирался отдать концы, а никто вокруг не знал, что принято делать с мертвыми ангелами.
Однако старик пережил ту тяжелую зиму, а с первыми лучами весеннего солнца дела его пошли на поправку. Неизвестно почему, он стал прятаться по темным углам, а в начале декабря Пилайо и Элисенда заметили на его крыльях новые перья — широкие и твердые, как перья неведомой исполинской птицы. Они посчитали, что запоздалое обрастание — одна из болезней старости, но старик, похоже, знал причины изменения своего организма. Он стал как никогда скрытен, прятался от людей, а ночами, тайком выбираясь под звезды, напевал бодрые походные песни. А как-то утром Элисенда, резавшая лук к завтраку, ощутила дуновения ветерка, которые заносило в кухню со двора. Она высунулась в окно и увидела ангела, который разбегался для полета. Он неуклюже хлопал крыльями, и ноги его волочились по земле, оставляя глубокие борозды на грядках с овощами. Судорожно бьющиеся крылья никак не могли найти опору в воздухе, и старик чуть не свалил шаткий навес, но все же набрал высоту. Элисенда вздохнула с облегчением за себя и за ангела, увидев, как он летит над домами, нелепо ковыляя в небе. Она смотрела на него, продолжая резать лук, и, даже нарезав, все поглядывала на горизонт затуманенными слезой глазами, с трудом отыскивая крохотную прозрачную точечку — точечку, которая уже ничем не могла помешать ее жизни.
1968 г.

вернуться к оглавлению